квазар
На этом пути он договорился до того, до чего он должен был договориться, снимая запрет за запретом, - до самого страшного, до разговора о ее смерти. Когда она произносила стандартную формулу: я уж не долго буду тебе обузой. - Он отвечал: Ну, это, знаешь, еще неизвестно. Я думаю, раньше ты меня в гроб загонишь. Судя по тому, как я себя чувствую от этой жизни, которую ты мне устроила. И вот тогда-то, когда я издохну, тогда тебе туго придется. Тогда ты почувствуешь с твоей иждивенческой карточкой. - Или он говорил: я за тебя очень спокоен (это была неправда, он за нее не был спокоен). Такие не погибают. Это хорошие люди умирают (неимоверно, непостижимо, что он мог это говорить). И наконец он достиг предела. Oi 1, кажется, сказал... Это уж так неимоверно, что даже есть надежда, что, может быть, он это все-таки не сказал. - Хоть бы ты кончилась*, наконец, в самом деле; больше так жить невозможно. - И это за несколько дней до ее смерти. По-видимому, он все-таки это сказал. Но при этом он так оглушительно кричал, что, кажется, она этого не слышала. Значит, никто этого не слышал. И тогда это равносильно тому, как если бы это совсем не было сказано, как если бы это осталось только дурной мыслью. Но это выверт. А суть в том, что он сказал все самое страшное. Он, человек, переживавший действительность в слове, боявшийся слов, хранивший словесное целомудрие.
Как могло это все-таки случиться? Он был равнодушным, раздраженным, распущенным. Но ведь не был же он зверски-жестоким. Ему всегда было трудно причинять боль. Его воля мгновенно сгибалась о чужое страдание. Тетка говорила ему-ты со всеми хорош, только не со мной. - Это вообще свойство слабых и распущенных людей, дома слагающих с себя запреты. Но здесь дело было не только в этом. Он отвечал ей (это была правда): От всех других я могу избавиться, и избавляюсь мгновенно, как только они мне станут противны. А от тебя не могу. - В самом деле, от всех других он был вполне защищен равнодушием. А здесь равнодушие не могло быть полным, потому что имелась ответственность. Он искал других способов самозащиты, и находил самые безобразные.
.
Как могло это все-таки случиться? Он был равнодушным, раздраженным, распущенным. Но ведь не был же он зверски-жестоким. Ему всегда было трудно причинять боль. Его воля мгновенно сгибалась о чужое страдание. Тетка говорила ему-ты со всеми хорош, только не со мной. - Это вообще свойство слабых и распущенных людей, дома слагающих с себя запреты. Но здесь дело было не только в этом. Он отвечал ей (это была правда): От всех других я могу избавиться, и избавляюсь мгновенно, как только они мне станут противны. А от тебя не могу. - В самом деле, от всех других он был вполне защищен равнодушием. А здесь равнодушие не могло быть полным, потому что имелась ответственность. Он искал других способов самозащиты, и находил самые безобразные.
.